Он вел себя так, как будто бы не ожидалось никакого суда, как будто детали, вроде "Лендровера", секатора и результатов ДНК-тестов, которые связывали секатор с жеребцом миссис Брэккен, никогда не всплывут на поверхность, даже после того, как будет покончено с тайной следствия.
Норман, Арчи и Чарльз Роланд беспокоились о том, что, несмотря на все наши предосторожности, адвокаты Эллиса сумеют как-то отвергнуть факты, связанные с "Лендровером". Его адвокаты, как сказал Норман, опираются на чью-то невидимую поддержку, кто-то заставляет их работать и, возможно, даже платит огромные гонорары, и теперь на него работает адвокат, который за семь лет не проиграл ни разу.
К моему удивлению, несмотря на окружающий меня барьер позора, мне предлагали работу. Честно говоря, предложения часто сопровождались извинениями типа: "Правы вы или сели в лужу с Эллисом Квинтом..." или "Даже если вы совершенно не правы в случае с Эллисом Квинтом..." – худо-бедно выходило, что нужен им я и никто другой.
Ну, порадуемся и этому. Я раскрывал маленькие загадки, проверял кредитоспособность и репутации, находил украденных лошадей, ловил разных воров – обычная работа.
Наступил июль, начавшийся с ливня, от которого разлились реки и пострадала обувь зрителей на ипподромах. Но ни одну лошадь не покалечили во время полнолуния – может быть, потому, что ночи были дождливые, ветреные и облачные.
Пресса в конце концов утратила интерес к ежедневному изничтожению Сида Холли, и шоу Эллиса Квинта прервалось на летние каникулы. Я пару раз ездил в Кент, привез Рэчел несколько новых рыбок, сидел с ней на полу, играл в шашки. Ни я, ни Линда не заговаривали об Эллисе. Она каждый раз говорила мне "до свидания" и спрашивала, когда я приеду снова. По ее словам, Рэчел больше не снились кошмары. Они отошли в прошлое.
Незаметно наступил и прошел август. Ни одна лошадь не пострадала.
"Горячая линия" остыла. Индия Кэткарт занималась любовницей одного члена кабинета, но каждую пятницу привычно отвешивала мне пинка. Я на две недели съездил в Америку и проехался верхом по горам Вайоминга, окунувшись в умиротворение лесов и синеву близкого неба.
В сентябре, в одно субботнее утро после ясной лунной ночи, обнаружился жеребец с отрезанной передней бабкой.
Я услышал об этом по радио, когда пил кофе на кухне.
– Слушатели могут припомнить, – говорил диктор, – что в июне в подобном же нападении экс-жокей Сид Холли обвинил Эллиса Квинта. Квинт открещивается от этого последнего инцидента, торжественно заявляя, что он совершенно не в курсе дела.
Звонков из "Памп" по "горячей линии" не было, но Норман Пиктон накалял провода.
– Вы слышали? – требовательно спросил он. – Да. Но без подробностей.
– На этот раз – годовалый жеребенок. Двухлеток сейчас в полях нет, но зато есть сотри годовичков.
– Да, – согласился я. – Начинают продавать жеребят.
– Тот, о котором идет речь, принадлежит кому-то из окрестностей Нортгемптона. Они с ума сходят. Их ветеринар избавил животное от страданий. Но знайте вот что. Адвокаты Эллиса Квинта уже заявили, что у него алиби.
Я молча стоял посреди своей гостиной, глядя в окно.
– Сид? – М-м.
– Вы должны будете разбить это алиби. Иначе оно разобьет вас.
– М-м.
– Черт побери, скажите же что-нибудь еще.
– Это может сделать полиция. Это ваша работа.
– Посмотрите проблеме в лицо. Они не будут сильно стараться. Они собираются поверить в это алиби, если оно достаточно надежно.
Я в оцепенении спросил:
– Вы думаете – вы действительно думаете, что суперреспектабельный адвокат может посмотреть сквозь пальцы на то, что его клиент калечит... убивает... жеребенка – или кому-то платит, чтобы тот это сделал, – чтобы бросить тень сомнения в деле о другом жеребце?
– Если ставить вопрос так – то нет.
– И я не верю.
– Итак, Эллис Квинт устроил это сам, а что он устроил, то вы можете разрушить.
– У него было больше двух месяцев, чтобы составить план.
– Сид, – сказал он, – отступать – это на вас не похоже.
Я подумал, что, если бы его постоянно, безжалостно и систематически преследовала клевета, он мог бы чувствовать то же, что и я, и если не отступить совершенно, то, по крайней мере, устать от сражений.
– Полиция Нортгемптона вряд ли примет меня с распростертыми объятиями, – сказал я.
– Раньше это вас никогда не останавливало.
Я вздохнул.
– Вы можете выяснить в нортгемптонской полиции, что у него за алиби?
– Попробую. Я перезвоню вам.
Я положил трубку и подошел к окну. Небольшая площадь выглядела мирной и безопасной, обнесенный оградой сад – зеленым пристанищем, где поколения детей состоятельных родителей резвились и играли, пока их няньки сплетничали. Я провел детство в трущобах Ливерпуля, мой отец умер, мать болела раком. Я никоим образом не сожалел о разнице в происхождении. Может быть, из-за этих трущоб я сейчас еще больше ценю этот сад. Я гадал, как поступили бы дети, выросшие в этом саду, с Эллисом Квинтом. Позже Норман перезвонил еще раз.
– Ваш друг, – сообщил он, – провел ночь на частном танцевальном вечере в Шропшире, почти в сотне миль к северо-западу от этого жеребца.
Бессчетное множество друзей подтвердит его присутствие, включая хозяйку вечера, герцогиню. Вечер был в честь двадцать первого дня рождения наследника.
– Черт возьми.
– Он вряд ли мог найти более заметное или неопровержимое алиби.
– И какая-нибудь девица будет клясться, что она спала с ним на заре.
– Почему на заре?
– Потому что так и бывает.
– Откуда вы знаете?