Дорога скорби - Страница 68

Йоркшир расхаживал вокруг, помахивая гаечным ключом, как будто его дергали за веревочки. Тилпит выглядел совершенно несчастным. Я мрачно раздумывал о своем возможном будущем, а Эллис, убрав платок и критически осмотрев мою щеку, заявил, что кровотечение почти остановлено. Он вернул платок Тилпиту, который запихал его в карман, затем отобрал у Йоркшира гаечный ключ и велел ему остыть и составить план.

Планирование заставило их выйти и закрыть за собой дверь. Верни Тилпиту как минимум не нравилось оставаться со мной наедине, и он смотрел в окно, только чтобы не смотреть на меня.

– Развяжите меня, – с силой сказал я. Без результата. Он даже не показал, что слышит меня.

– Как вы сами впутались в это дело? – спросил я.

Ответа не было. Я попробовал еще раз:

– Если я свободно выйду отсюда, я забуду, что вообще вас видел.

Он обернулся, но встал спиной к свету, и мне не были видны его глаза за стеклами очков.

– У вас и в самом деле крупные неприятности, – сказал я.

– Ничего не случится.

Хотел бы я ему верить.

– Должно быть, вам это показалось вполне безопасным – использовать свою газету для того, чтобы высмеивать кого-то неделю за неделей. Что вам сказал Йоркшир? Спасти Эллиса любой ценой. Ну так это вам дорого встанет.

– Вы не понимаете. Эллис невиновен.

– Я понимаю, что вы по самую свою благородную шею в дерьме.

– Я ничего не могу сделать. – Он волновался, был несчастен и совершенно беспомощен.

– Развяжите меня, – настойчиво повторил я. Он заколебался. Если бы он был способен принимать разумные решения, он не позволил бы Йоркширу использовать себя, но он был не первый и не последний богатый человек, который сослепу оступался прямо в болото. Он не мог напрячь мысли и попытаться спасти себя, отпустив меня, и возможность неизбежно была упущена.

Эллис и Йоркшир вернулись, и ни один из них не смотрел мне в глаза.

Плохой знак. Посмотрев на часы, Эллис сказал:

– Подождем.

– Чего? – неуверенно спросил Тилпит.

К неудовольствию Эллиса, Йоркшир ответил:

– Телевизионщики еще собираются. Они уедут минут через пятнадцать.

Тилпит посмотрел на меня, все его тревоги были написаны у него на лице.

– Отпустите Холли, – попросил он.

– Конечно, чуть погодя, – успокоил его Эллис. Йоркшир улыбнулся. Я бы предпочел, чтобы он злился.

Верни Тилпит отчаянно хотел в этом убедиться, но даже он мог понять, что если бы меня собирались отпустить, то ждать было бы незачем.

Эллис все еще держал в руке гаечный ключ. Воспользуется ли он им, подумал я. Прольет ли мою кровь? Я не был уверен. А точнее, сможет ли он лично убить меня, чтобы спасти себя? До каких пределов доходит дружба? Создает ли она какие-нибудь табу? Или я, обвинив его во зле, сам разорвал сдерживавшие его внутренние "цепи"? Он хотел все исправить. Он хотел ранить меня, как только сумеет. Но убить... Я не знал ответа. Он обошел вокруг меня.

Время замерло. Был момент, когда можно было просить пощады, но я не мог. Решение, что бы я ни сказал, было за ним.

Он встал справа от меня и выдохнул:

– Вольфрам.

Вода, подумал я, у меня по жилам течет вода. Внезапно он обхватил мою правую кисть и яростно провел по руке вверх.

Я выдернул руку из его пальцев, и без всякого предупреждения он ударил меня ключом по запястью. В последовавший за тем миг оцепенения он вложил мою руку в открытый захват ключа и закрутил винт. Он продолжал закручивать его, пока захват не перестал сходиться, стиснув мое запястье и сдавив кровеносные сосуды, нервы и связки, зажав кости.

Ключ был тяжелым. Он уравновесил его ручку на подлокотнике кресла, в котором я сидел, и держал так, что моя кисть была на одном уровне. У него были две сильные руки. Он продолжал закручивать винт.

– Эллис, – сказал я. Это был протест – не от ярости или даже страха, но просто от того, что я не верил, что он может сделать то, что делает.

Это было сожаление о прежнем Эллисе, подобное тяжкой скорби.

Несколько секунд он всматривался в мое лицо с выражением внимания... и стыда. Потом эти чувства ушли, и вернулась сосредоточенность на жестоком удовольствии.

Это было странно. Казалось, что он впал в какой-то транс, как будто не было ни офиса, ни Йоркшира, ни Тилпита, как будто существовало только одно – холодные стальные тиски, сжимающие кисть, и сила, с которой он может их сжать.

Я думал: если бы это был не гаечный ключ, а секатор, если бы в захвате были не плоские поверхности, а лезвия, мой ночной кошмар превратился бы в реальность. Я закрылся от этой мысли и похолодел. И вспотел одновременно.

Я думал: то, что я читаю на его лице, – это расцветшая пышным цветом пагубная привычка, не жестокое удовлетворение, которое он испытал, содрав оболочку с искусственной руки, а греховное завершение того, что началось с отрезания копыт.

Я коротко взглянул на Йоркшира и Тилпита, увидел застывшее на их лицах бездонное удивление и понял, что до этого момента они не верили в вину Эллиса.

Моя кисть горела огнем. Заныла сломанная локтевая кость.

– Эллис, – резко сказал я, чтобы он очнулся. Он закрутил винт еще на оборот.

– Эллис, – позвал я. – Эллис.

Он выпрямился, едва взглянув на пятнадцать дюймов нержавеющей стали, которые нелепо торчали в сторону. Он привязал ключ к подлокотнику кресла упаковочной лентой, взятой со стола, и отошел к окну, не сказав ни слова, так и не придя в себя.

Я попытался высвободиться из захвата гаечного ключа, но моя рука была слишком слабой, а зажим слишком тугим. Мне было трудно думать. Рука стала синевато-серой. Мелькнула мысль о сломанной кости и бездонный страх, что, если повреждение зайдет слишком далеко, я могу потерять руку. Обе руки. О Господи.