Дорога скорби - Страница 66

– Что вы собираетесь с ним делать? – спросила она, указав на меня.

– Вы же не можете держать его здесь? Телевизионщики внизу знают о том, что он здесь. Они хотят взять у него интервью. Что им сказать?

Йоркшир ответил с черным юмором:

– Скажите им, что он связан обстоятельствами.

Она не удивилась.

– Я скажу им, что он ушел черным ходом. Я тоже ухожу. Буду в понедельник, в восемь утра. – Она спокойно посмотрела на меня и сказала Йоркширу:

– Отпустите его. Какой вред он может принести? Он жалок.

– Жалок? – нерешительно сказал Йоркшир. – Почему жалок?

Она ответила уже на полпути к двери и обронила бесценный перл:

– Так пишут в "Памп".

Никто из этих двоих, думал я, слушая их, еще не был преступником. Пока. Хотя Йоркшир был уже почти на грани преступления.

Он все еще держал в руке тяжелый гаечный ключ, постукивая им по ладони, как будто это помогало ему думать.

– Пожалуйста, развяжите меня, – сказал я наконец, сочтя, что моя роковая болтливость прошла. Я больше не собирался трепать языком от волнения, а просто хотел выговорить себе пропуск на выход.

Сам по себе Тилпит мог бы сделать это. Он явно не привык – и был взволнован таким проявлением насилия. Вся его власть основывалась на имени деда. Сам он был тряпкой. Вот только в британской прессе хватало хороших редакторов, и Джордж Годбар, редактор "Памп", не собирался рисковать своей шкурой, чтобы спасти мою. Принципы слишком часто становятся непозволительной роскошью, и я не был уверен, что на месте Джорджа Годбара, или хотя бы на месте Кевина Миллса, или Индии я поступил бы иначе.

– Подождем, – сказал Йоркшир.

Он открыл ящик стола и вытащил банку корнишонов, выглядевшую совершенно неуместно. На время отложив гаечный ключ, он открыл крышку, поставил банку на стол, вытащил зеленый огурчик и откусил крупными белыми зубами.

– Хочешь? – предложил он Тилпиту. Третий барон сморщил нос.

Йоркшир, пожав плечами, беспрепятственно дожевал огурец и снова потянулся за гаечным ключом.

– Меня хватятся, – мягко сказал я, – если вы продержите меня здесь слишком долго.

– Отпустите его, – с нетерпением сказал Тилпит. – Он прав, мы не можем держать его здесь бесконечно.

– Подождем, – веско сказал Йоркшир, выуживая еще один корнишон, и под аккомпанемент шумного чавканья мы ждали. До меня доносился запах уксуса. Наконец дверь позади меня открылась, и Йоркшир с Тилпитом вздохнули с облегчением.

Но мне легче не стало. Новоприбывший обошел кресло и встал передо мной. Это был Эллис Квинт.

Эллис в рубашке с открытым воротом. Эллис, красивый и мужественный, пышущий обаянием шоумена. Эллис, всенародный любимец, несправедливо оболганный. После скачек в Эскоте я не видел его, но его обаяние ничуть не померкло.

– Что делал здесь Холли? – встревоженно спросил он. – Что он узнал?

– Он шлялся вокруг, – сказал Йоркшир, указывая на меня корнишоном.

– Я приказал привести его сюда. Он ничего не мог узнать.

– Холли сказал, что пришел просить меня прекратить кампанию в "Памп", направленную против него, – заявил Тилпит.

– Он не мог так поступить, – сказал Эллис.

– Почему же? – спросил Йоркшир. – Посмотрите на него. Он просто тряпка. Ничтожество.

– Ничтожество?

Несмотря на свое рискованное положение, я невольно улыбнулся столько скептицизма было в его голосе. Я даже усмехнулся ему, прикрыв глаза, и увидел такую же усмешку на его лице – в ней было все: тайное знание, опыт прожитых вместе холодных осенних дней, легкомысленное отношение к опасности, разочарованиям и травмам, неописуемое торжество. Мы обнимали друг друга, встав на стременах, в восторге победы после скачки. Мы доверяли друг другу, были связаны и соединены.

Кем бы мы ни были сейчас, некогда мы были ближе, чем братья. Прошлое – наше прошлое – не изменилось. Яркие общие воспоминания невозможно стереть. Усмешки умерли. Эллис сказал:

– Это ничтожество проникло к вам, обошло на последних шагах и уничтожит нас всех, если мы пренебрежем предосторожностями. Это ничтожество было лучшим жокеем пять или шесть лет подряд и могло бы оставаться таким и дальше, и будет глупо забыть об этом. – Он наклонился ко мне:

– Ты все тот же старина Сид, да? Хитрый. Без нервов. Победитель любой ценой.

Сказать тут было нечего. Йоркшир надкусил корнишон.

– И что же нам с ним делать?

– Для начала – выяснить, зачем он здесь.

– Он пришел просить, чтобы "Памп" прекратила... – сказал Тилпит.

– Чепуха, – прервал его Эллис. – Он врет.

– Откуда вы знаете? – возразил Тилпит.

– Я знаю его, – веско произнес Эллис, и это была правда.

– Тогда зачем? – спросил Йоркшир.

– Ты не привлечешь меня к суду, Сид, – сказал мне Эллис. – Ни в понедельник, ни потом. Никогда. Ты не сможешь опровергнуть мое шропширское алиби, а мой адвокат говорит, что без этого у обвинения нет шансов. Они прекратят дело. Понятно? Я знаю, что ты понимаешь это. Ты уничтожишь свою собственную репутацию, не мою. Больше того, мой отец собирается тебя убить.

Йоркшир и Тилпит выказали соответственно удовольствие и потрясение.

– Не дожидаясь понедельника? – спросил я. Эти дерзкие слова были тяжелы, как свинец. Эллис обошел кресло и распахнул на мне спецовку и куртку справа. Он расстегнул верхние пуговицы моей рубашки и сильно надавил пальцами на плечо.

– Гордон говорит, что сломал тебе ключицу, – сказал он.

– Как видишь, нет.

Эллис видел остатки синяков и нащупал бугорки мозолей на местах старых переломов, но ему было ясно, что его отец ошибся.

– Мой отец тебя убьет, – повторил он. – Тебя это не волнует?