– Значит, ты это сам написал, – сказал я. – Так кто теперь дерьмо?
Ты единственный из "Памп", кто видел мой шератоновский стол.
– Черт тебя возьми. Где ты?
– Возвращаюсь в Ливерпуль. Что еще?
– Сид, послушай, мне очень жаль.
– Политика?
Он не ответил.
– Почему ты звонишь мне, чтобы сказать, что Индия не писала сегодняшнего текста? – спросил я.
– Я стал мягким.
– Больше этот телефон никто не подслушивает. Можешь говорить что угодно.
– Господи. – Он рассмеялся. – Это не отнимет у тебя много времени.
Ты можешь мне не верить, но большинству в "Памп" перестало нравиться то, что мы делаем с тобой.
– Поднимитесь и восстаньте, – сухо посоветовал я.
– Нам надо что-то есть. А ты крепкий парень. Ты можешь выиграть.
Попытайся, подумал я.
– Послушай, – сказал Кевин. – Газета получает множество писем от читателей, которые недовольны тем, что мы нечестно с тобой поступаем.
– Множество – это сколько?
– Две сотни или около того. Поверь мне, это много. Но нам не разрешили опубликовать ни одного.
– И кто это сказал? – поинтересовался я.
– Редактор, Годбар. Ему самому это не нравится, но указания спускаются с самого верха.
– Тилпит?
– Ты уверен, что этот телефон не прослушивается?
– Ты в безопасности.
– Тебя бьют слишком жестоко, ты этого не заслужил. Я это знаю. Мы все это знаем. Я сожалею, что принял участие в травле. Я прошу прощения за то, что написал сегодняшнюю отраву, особенно насчет твоей руки. Да, это Тилпит. Сам владелец.
– Ну что ж... спасибо.
– Но Эллис Квинт действительно отрезал эту ногу? – спросил он.
– Это решит суд присяжных, – с сочувствием улыбнулся я.
– Сид, послушай, ты мне должен!
– Жизнь – сволочная штука, – сказал я.
В девять часов утра в пятницу я добрался до Фродшема и спросил, как проехать к "Топлайн фудс" Недалеко от реки, сказали мне. У реки, в Мерси. В исторических доках в Мерси, прибрежной части Ливерпуля, давно царила тишина, высокие краны демонтированы, склады перестроены или снесены. Часть сердца города перестала биться.
Вот уже много лет я бывал в Ливерпуле только тогда, когда приезжал на ипподром в Эйнтри. Улица, на которой я когда-то жил, находилась где-то за рынком. Ливерпуль был местом, а не домом.
Фродшем, с точки зрения Мерси, имел некоторые преимущества, поскольку на севере все еще работали доки в Ранкорне, на Манчестерском судоходном канале. Один из этих доков (как мне сказали по телефону в администрации доков) был занят "Топлайн фудс". Корабль под канадским флагом выгружал там зерно для "Топлайн".
Я остановил машину там, откуда было' видно излучину реки, парящих над ней чаек и вьющиеся по ветру флаги на горизонте. Я стоял на холодном ветру, опершись о машину, дышал соленым воздухом и слушают шум дороги, доносившийся снизу.
Где эти самые корни? Я всегда любил открытое небо, но своим я считал небо над пустошами Ньюмаркета. Когда я был мальчишкой, здесь для меня не было открытого неба, только узкие улочки, дорога до школы и дождь. "Джон Сидней, умойся. Поцелуй нас". Через день после смерти матери я выиграл свою первую скачку, и в тот вечер я напился первый и единственный раз в жизни если не считать дня ареста Эллиса Квинта.
Стоя в Мерси на холодном ветру, я мрачно взирал на человека, которым стал: мешанина неуверенности в себе, способностей, страха и обидчивой гордости. Я вырос таким, каким был внутренне. Ливерпуль и Ньюмаркет не были в этом виноваты.
Сев в машину, я задался вопросом, где бы найти все эти стальные нервы, которые мне приписывают.
Я не знал, во что ввязался. Я все еще был в точке возврата и мог уйти и оставить поле битвы за Эллисом. Я мог – и не мог. Если я это сделаю, мне придется с этим жить. Я лучше просто пойду дальше, подумал я.
Я съехал вниз, нашел завод "Топлайн фудс" и въехал в его двенадцатифутовые гостеприимно открытые ворота. У ворот дежурил охранник, который не обратил на меня внимания.
За воротами рядами стояли машины. Я пристроился в конце ряда и нашел компромисс в одежде: брюки от костюма, застегнутая на "молнию" спортивная куртка, белая рубашка, никакого галстука, обычные туфли. Волосы аккуратно зачесаны вперед в молодежном стиле; в таком виде я никому не мог показаться опасным.
Завод, с трех сторон окружавший двор, состоял из погрузочных платформ, огромного главного здания и более нового офисного крыла. Разгрузка и погрузка велись под крышей, в подъезжавшие задом грузовики. Возле одной из платформ, как я заметил в просвете, двое здоровых грузчиков таскали из длинного контейнера тяжелые мешки, похоже – с зерном, и поднимали их на конвейер.
Окна главного здания располагались высоко, и в них нельзя было заглянуть снаружи.
Я прошел к офису и плечом открыл тяжелую стеклянную дверь, которая вела в большой пустынный холл, и тут обнаружил причину беспечности охраны у ворот. Все охранные дела были сосредоточены внутри. За столом сидела целеустремленная женщина средних лет в зеленом джемпере. По бокам от нее возвышались двое мужчин в синей морской форме со значками службы безопасности "Топлайн фудс" на нагрудных карманах.
– Ваше имя, пожалуйста, – сказала зеленый джемпер. – По какому делу пришли. Все свертки, пакеты и сумки должны быть оставлены здесь.
Она говорила с явным ливерпульским произношением. С тем же самым акцентом я сказал ей, что она и . сама может увидеть, что у меня нет ни сумки, ни пакета, ни свертка.
Она услышала акцент и без улыбки снова спросила мое имя.
– Джон Сидней.
– По какому делу?
– Ну, – начал я, словно был ошеломлен таким приемом. – Меня просили поехать сюда и посмотреть, де-' лаете ли вы конский корм. – Я сделал паузу и неуклюже заключил: